Галина Мамыко. Ослепительная любовь (рассказ)
– Ослепительная, ну, просто ослепительная мадам, – говорил Боря Хухрев, когда видел на улице известную в городе актрису Жанну Болтаеву, и делал всё, чтобы быть ею замеченным.
Замедлял шаг, взгляду придавал туманность, а губам улыбчивость. Мадам благосклонно кивала и, если была в настроении, разрешала чмокнуть себя в щёчку. Были они знакомы с какого-то там класса, и все эти годы, прошлые и нынешние, Боря вздыхал по Жанне.
Сам Боря Хухрев красавцем, в отличие от Жанны Болтаевой, не был, денег тоже особо не имел, но зато он писал стихи, сочинял на эти стихи музыку, а потом мог спеть, если попросят. И даже мог спеть, если не попросят.
Пел он часто, громко, и не только у себя в квартире или на балконе, но и со сцены местных театров, куда его приглашали в числе прочих городских бардов.
В основном, пел он о Жанне Болтаевой. Примерно так:
Ослепительная мадам, вы опять не со мной. Плачу!
И опять я не свой-не свой! Не могу всё поймать удачу!
Мне удача, о, Жанна, вся в вас! Вся удача мне в вас, Жанна!
Но, увы, одинок мой глас. Режет слух ваш ответ «Не надо!»
Жанна Болтаева действительно отвечала «не надо» на любовные признания Бори Хухрева, о чём знал весь город. Боря Хухрев признавался ей в любви прилюдно и наедине, очно и заочно, на площадях и в парках, с театральной сцены и с больничной койки.
На больничную койку он попадал дважды по собственному желанию, когда из-за несчастной любви резал свои вены. Жанна Болтаева не оставалась равнодушной к такому экстремальному проявлению чувств со стороны Бори Хухрева, и приходила к нему в больницу вместе с коллегами по театру. Она смотрела на бледного Борю и улыбалась своими красивыми губами в ответ на его страстные взгляды.
У неё было много мужчин, он это знал. Он отслеживал через соцсети жизнь Жанны и её мужчин, знал по именам её детей, и долгими ночами глядел сквозь слёзы в звёздное небо и пел, пел об ослепительной Жанне.
В конце концов уставшие от его песен соседи написали однажды заявление в полицию, и к влюблённому Боре Хухреву вломились двое полицейских в бронежилетах. Разговаривали с ним грубо, и это Боре Хухреву было непонятно.
Он с удивлением спросил, за что его ругают матом, ведь он поёт песни о любви. Тогда Боре пообещали «весёлую жизнь», если он «не заткнёт фонтан».
– Нет у меня фонтана, – сказал Боря Хухрев с обидой.
Как поэт, он понимал метафоры и прочие фигуры речи. Но лично к себе он не желал допускать подобных оскорблений, своё творчество он не мог ни в каком виде признать «фонтаном».
– Это у графоманов, знаете ли, фонтаны. А у меня – не фонтан, – сказал, повысив голос, Боря Хухрев.
– Да ты что, на тюрьму, на тюрьму захотел? Да мы знаешь, что тебе сделаем?! – вышел из себя полицейский.
Лицо у него было таким же квадратным, как и фигура, а сощуренные злые глаза показались Боре бойницами в бронебашне.
– И что вы мне такое сделаете? – сказал с достоинством Боря Хухрев.
В душе он ощутил холодок. Быть может, это был страх. Или бешенство. Кто его разберёт.
– Наркоту подкинем, вот что! – заорал полицейский-бронебашня и надвинулся грудью на Борю. – Ты понял, понял? Будешь ещё тут баланду разводить? Или на тюрьму пойдёшь?
– Я закона не нарушал, я за нашу власть, – сказал Боря Хухрев, напирая на слово «нашу».
Сказал он это в большом волнении. Власть в его понимании оставалась единственным аргументом, призванным сохранить свободу и жизнь в любой, самой несправедливой, ситуации.
Инстинкт самосохранения подсказал ему, что бы ещё такое впечатляющее добавить, и он добавил:
– И вообще я член нашей, государственного курса, партии, и лично знаком с самим мэром нашего города!
Полицейский-бронебашня отступил и вопросительно оглянулся на товарища. Тот скорчил рожу и ушёл на лестницу курить.
– Врёшь ведь, – сказал полицейский-бронебашня, оставшись наедине с Борей Хухревым.
Сказал уже другим голосом. Можно сказать, культурным.
– Нет, я не вру, – сказал Боря. – Это правда.
Он действительно не врал. В партию он вступил в прошлом году, когда узнал, что Жанна Болтаева туда вступила. Но этому предшествовала другая история. Знакомство с мэром Игнатием Михайловичем Деньгиным. Это случилось в театре, на концерте авторской песни. Боря пел там вместе с другими бардами. Мэру понравилась Борина песня про Жанну Болтаеву, господин Деньгин был её большим поклонником. Он попросил помощника отнести на сцену Боре Хухреву букет цветов с визиткой и автографом мэра, и по его просьбе Боря Хухрев ещё раз спел со сцены про свою несчастную любовь к Жанне Болтаевой.
Она прекрасна, но она не моя,
Я каждую ночь страдаю.
Жанна, о, Жанна, моя душа
Уже изнемогает.
И так далее.
Когда Боря пел эту трагическую песню, то по его лицу бежали слёзы. В зале кричали «браво», а мэр, как и Боря, тоже хотел плакать.
После концерта Борю позвали на фуршет для избранных, где помимо мэра Деньгина Игнатия Михайловича и его свиты находилась и ослепительная Жанна Болтаева в декольте и искусственных бриллиантах.
Борю снова просили петь про несчастную любовь. Он пел под звон рюмок и одобрительные отзывы о фаршированном поросёнке. Борю сфотографировали вместе с господином мэром.
Мэрско-театральный фуршет закончился тем, что Жанна Болтаева уехала с Игнатием Михайловичем Деньгиным на его машине. Куда – Боре не сказали.
Спустя пару дней Боре передали подписанное рукой мэра то самое, с фуршета, памятное фото: «С уважением к Вашему творчеству, дорогой Боря Хухрев! Ваш Игнатий Деньгин, мэр».
Боря смотрел на себя, на мэра, и, конечно, плакал, а потом написал очередную песню про безответную любовь и спел под ночным небом прямо с балкона. В ответ на него посыпались из чужих окон матюки, а он снова заплакал. Вскоре он узнал, что Жанна Болтаева вступила в провластную партию. Вот тогда и он вступил туда же.
Всё это он, конечно, не стал рассказывать полицейскому-бронебашне, а просто показал визитку мэра с его автографом и, самое главное, – ту знаменитую фотографию (Боря держал её при себе как охранную грамоту). Увидев на фото Борю Хухрева в обнимку с мэром города, прочитав на обороте, что мэр сильно уважает Борю, полицейский-бронебашня крякнул.
– Что же вы, гражданин Хухрев, м-м-м, Борис…
Он посмотрел в паспорт Бори Хухрева.
– Что же вы, Борис Петрович, не поставили нас в известность. Мы уважаем всё, что касается и творчества, и полётов в космос, и вообще… Возвращаю ваш паспорт. Ваше творчество заслуживает уважения. Полностью согласен с мнением нашего мэра. Вы ведь…
Он огляделся. Увидев на стене репродукцию «Девятый вал» Айвазовского, сказал:
– Вы ведь пишете замечательные картины. Вы замечательный художник. Вам, как личности творческой, богемной, ничто человеческое не чуждо, и даже, наоборот, очень нужно. Богемные личности, они на особом положении, им выход требуется в иные, так сказать, измерения. Так что пойте на здоровье. Сколько вам влезет, столько и пейте, тьфу, пойте.
– Извините, я поэт, и ещё музыкант.
– Да-да, вот я и хотел сказать, ещё вы и поэт, и музыкант, это ведь просто запредельно богемно, ну, как бы это выразиться, ну, убийственно, словом… Это заслуживает самого пристального одобрения, да. Разрешите вас покинуть. И… И пожать вашу руку.
Он потряс руку Боре Хухреву. Заглянул в его глаза, сказал, понизив голос:
– Меня зовут Костя. Фамилия Кровопивин. Простите, допустил слова тут всякие. Это бывает, сами понимаете, служба у нас нервная, ответственная, за охрану порядка жизнью рискуем. У вас ведь нет видеокамеры, да? Вы не записывали наш разговор?
– Нет. А зачем?
– Ну, мало ли. Люди разные в нашем государстве, на видео записывают, а потом в соцсети, и последствия получаются. Но вы не в обиде, правда? Всё нормально, да? И поёте вы хорошо. Может, и для меня споёте?
– Конечно. Я не в обиде. Сейчас, гитару. Вот она. Ага. Вот, слушайте.
И Боря спел про несчастную любовь.
Перед уходом полицейский Костя Кровопивин позвал с лестницы напарника и попросил сфотографировать его, Костю, рядом с Борей Хухревым.
– Чтоб память на всю жизнь!
В дверях, прощаясь, Костя Кровопивин попросил у Бори Хухрева номер сотового «на всякий».
– Можно воспользоваться, Борис Петрович, вашими связями, если вдруг чего такого понадобится? Уважите, да? Откликнетесь? Имею в виду ваше влияние там, ну, понимаете, да?
Костя Кровопивин под впечатлением случившихся событий пришёл в разговорчивое настроение. Он никак не мог уйти и, топчась на лестничной площадке, продолжал говорить:
– А поёте вы сногсшибательно, прошибает, ей-бо, я весь натурально околпачен. Ну, до встречи, дорогой, рад, рад был такому значительному знакомству. Я вам скину сегодня же свои данные, ФИО, биографию, аккаунт. Обменяемся, да? Ну, ещё раз, дорогой, до встречи, так рад, так рад, нет слов. Наше вам почтение.
Костя Кровопивин пятился, улыбался, прикладывал руку к груди…
Он был счастлив. Он думал о новых жизненных горизонтах.
А Боря Хухрев был несчастлив. Он сел, написал новую песню и стал с надрывом, изо всех сил, петь и лупить по гитарным струнам. Струны пищали, и слёзы бежали по его щекам:
Зачем ты, Жанна, так далека, зачем ты так красива,
Не знает покоя моя душа, и жизнь всё проходит мимо…
на фото: автор Галина Мамыко
опубликовано: сентябрь, 2020, литературно-публицистический интернет-журнал РУССКИЙ ПЕРЕПЛЁТ, г. Москва, гл. редактор профессор МГУ В.М. Липунов;
декабрь, 2020, РУССКАЯ ЖИЗНЬ, г. Москва, редактор Игорь ФУНТ;
"ПРИОКСКИЕ ЗОРИ" - Российский межрегиональный литературно-художественный и публицистический журнал, №4, 2020, г.Тула, главный редактор Алексей Яшин
